— А вот курицы не горят, — перебила Лакки. — Нет, конечно, горят, но плохо.
— Мы наслышаны  о твоих экспериментах. Ты бы хоть убивала их сначала... — устало посоветовал третий голос, явно принадлежавший юноше. В каждом слоге звучали нотки «старшего брата».
— Но зачем?
— Ну, во-первых, малыш, твои опыты стали бы куда тише...
— Милая, слушай папу, — раздался четвертый голос, который, судя по всему, принадлежал матери семейства и который любил остальные голоса искренней, безусловной любовью.
— Вы... вы... нечестные!
— Малыш, мы же позволили тебе побросать-ся камнями в пикси. Жизнь не может состоять сплошь из развлечений.
Услышав приближавшиеся сквозь облака голоса, кучер встрепенулся — и как раз вовремя, поскольку внезапно чуть поодаль возникли четыре фигуры. Кучер неуклюже спустился на землю и услужливо распахнул дверь кареты.
— Хотя кое-кому из этих мелких негодников удалось ускользнуть, — заметила мать.
— Ничего страшного, дорогуша, — успокоил отец.
— Я их так ненавижу... — протянула дочка. — Они тоже эволюционный тупик, а, пап?
— Пока еще нет, малыш, несмотря на все твои героические усилия. Игорь! В Ланкр!
Кучер обернулся.
— Флушайт, герр мафтер.
— Гм, Игорь, я тебя, конечно, уже спрашивал... но неужели нельзя говорить правильно?
— Я умейт только так, герр мафтер.
— И я, кажется, приказывал тебе снять с кареты эти дурацкие перья!
Кучер виновато шаркнул ногами.
— Мы должны имейт черный перья, герр мафтер. Такой традифия.
— Немедленно убрать, — велела мать. — Что о нас люди-то подумают?
— Флушайт, фрау мафтер.
Существо, которое называли Игорем, захлопнуло дверь кареты и похромало к лошадям. Почтительно сняв плюмажи, Игорь спрятал их под свое сиденье.
— А Игорь тоже эволюционный тупик? — донесся из кареты визгливый голосок.
— Очень на это надеюсь, малыш.
— От тупиков флышайт, — буркнул себе под нос Игорь, взмахивая поводьями.

* * *

Послание начиналось следующим образом:
«Вы сердешно приглашаетесь...»

... И было унизано множеством великолепных завитушек, сквозь которые так трудно продираться, но выглядят которые официальнее некуда.
Довольно улыбнувшись, нянюшка Ягг поставила открытку обратно на каминную полку. Особенно ей нравилось слово «сердешно». Богатое, мощное словечко. И многообещающе горячительное.
В данный момент нянюшка утюжила свою лучшую нижнюю юбку. То есть сидела в кресле у камина, пока одна из невесток, имя которой в очередной раз вылетело у нее из головы, работала утюгом. А нянюшка ей помогала — указывая на пропущенные места.
Приглашение было роскошным, особенно позолоченная кромка, фигуристая, словно облитая золотым сиропом. Скорее всего, золото было не настоящим, но блестело на все сто.
— Вот это место неплохо бы прогладить еще раз, — сказала нянюшка, доливая в кружку пива.
— Конечно, нянюшка.
Еще одна невестка, чье имя нянюшка наверняка вспомнила бы, если бы постаралась, начищала красные нянюшкины башмаки. Невестка номер три с превеликой осторожностью снимала пушинки с лучшей нянюшкиной остроконечной шляпы, водруженной на специальную подставку.
Поднявшись, нянюшка неторопливо направилась к заднему крыльцу. Небо почти полностью потемнело, и лишь редкие рваные облака неслись по нему, время от времени закрывая собой ранние звездочки. Нянюшка понюхала воздух. Зима, как правило, надолго задерживалась в горах, но в этом ветре определенно чувствовался запах приближающейся весны.
«Хорошее время, — подумала она. — Честно говоря, самое лучшее». Как было принято считать, всякий новый год начинался в страшдество, когда поворачивали вспять зимние приливы, но на самом деле настоящий  новый год начинался именно сейчас, когда из-под слоя застарелого снега проглядывала первая зеленая травка. В воздухе витали перемены, нянюшка чувствовала это всеми своими косточками.
«Костям верить нельзя», — всегда говорила ее давняя подруга, матушка Ветровоск. Но она постоянно твердила что-нибудь подобное.
Нянюшка Ягг закрыла дверь. В дальнем конце сада, на лишенных листвы деревьях, прорезающих небо уродливыми загогулинами, кто-то захлопал крыльями и что-то прострекотал, приветствуя нисходящую на мир тьму.

Тем временем Агнесса Нитт, стоя посреди своего  домика, с сомнением разглядывала свою  остроконечную шляпу. Впрочем, Агнесса всегда и ко всему относилась с сомнением.
Затем, подобрав волосы, она принялась критически рассматривать себя в зеркале, тихонько напевая незатейливый мотивчик. Пела она просто так, ни к кому в особенности не обращаясь. Пение дело такое: только начни петь своему отражению в зеркале, потом запоешь дуэтом с какой-нибудь синичкой, затем подтянутся прочие лесные обитатели, ну а дальше остановить тебя можно будет только огнеметом.
О нет, Агнесса просто пела — в гармонии с самой собой. Последнее время это случалось все чаще, особенно когда она отвлекалась на что-нибудь. У Пердиты был довольно противный голосок, но она всегда настаивала на своем участии.
Как гласит житейская мудрость (люди вообще склонны к очень жестоким житейским наблюдениям), внутри всякой толстушки живет тощая девица и много-много шоколадных конфет. Пердита и была той самой тощей девицей, что жила внутри Агнессы.
Агнесса сама не знала, когда в ее тело подсел этот невидимый пассажир, хотя мама частенько рассказывала, что в детстве, когда, например, пропадала миска со сливками или разбивалась какая-нибудь ваза, Агнесса всегда винила в этих странных и таинственных происшествиях какую-то «другую маленькую девочку».
Лишь теперь Агнесса понимала, что, выдумывая себе всякие оправдания, поступала не слишком мудро, ведь в ее жилах с самого рождения текла ведьмовская кровь. С возрастом воображаемая подружка никуда не делась — наоборот, она тоже выросла, превратившись в настоящую занозу.
Агнесса недолюбливала Пердиту, считая ее самовлюбленной, эгоистичной и порочной особой, а Пердита, в свою очередь, от всей души ненавидела Агнессу, которую считала жирной, жалкой и слабовольной пустышкой, через которую люди просто переступали бы, если бы не надо было карабкаться на такую кручу.
Имя Пердита Агнесса придумала себе в качестве удобного ярлыка для поступков, которые не должна была совершать, и желаний, которые не должна была испытывать, — этакое прозвище для язвительного комментатора, что постоянно выглядывает из-за плеча и ехидно посмеивается. Во всяком случае, так она себя успокаивала. Но иногда ей казалось, что это Пердита создала Агнессу в качестве девочки для битья.
Агнесса старалась следовать правилам. Пердита их презирала и считала, что неподчинение правилам — это круто. Агнесса считала, что такие правила, как «Не падай в утыканную острыми кольями яму», были придуманы не зря. Пердита считала, что, к примеру, те же правила поведения за столом глупые и репрессивные. Агнессе, напротив, совсем не нравилось, когда в нее попадают кусочки капусты, вылетающие изо рта соседа по столу.
Пердита считала остроконечную шляпу ведьмы весьма убедительным символом власти. Агнесса считала, что низенькой плотной девушке не стоит носить высокую шляпу, особенно с черными платьями, поскольку в такой шляпе больше походишь на большую трубочку лакричного мороженого, уроненную кем-то с небес.
Беда заключалась в том, что правы были обе: и Агнесса, и Пердита. В Овцепиках остроконечная шляпа пользовалась большим влиянием. Люди обычно разговаривали со шляпой, а не с человеком, ее носившим. И, попав в беду, люди шли за помощью к ведьме .
Да, и всякие черные одежды. Тоже непременный атрибут. Пердите нравился черный цвет. Она считала, что это круто.  Тогда как Агнесса считала, что черный цвет не слишком-то идет девушкам, испытывающим некоторые проблемы с окружностью тела... и вообще, что это за словечко — «круто»?! Подобным образом разговаривают только те, чьих мозгов даже на чайную ложку не хватит.
Вот Маграт Чесногк, к примеру, никогда не носит черный цвет, а словечко «круто» если и использует, то лишь по отношению к горным склонам.
Слегка под-устав от собственной остроконечности, Агнесса отвернулась от зеркала, окинула взглядом домик, который раньше принадлежал Маграт, а потом стал принадлежать ей, и вздохнула. Затем ее взгляд упал на шикарную, отделанную золотом открытку, лежавшую на каминной полке.
Похоже, Маграт раз и навсегда отошла от дел. Ушла в отставку, чтобы стать королевой, — теперь в этом не было никаких сомнений, даже если они когда-то у кого-то и были. И нельзя сказать, что нянюшка Ягг и матушка Ветровоск одобряли это ее решение, хотя на людях они ничего подобного не говорили. Наоборот, отчасти они даже гордились тем, что Маграт вышла замуж за короля, и соглашались с тем, что именно такой образ жизни был для нее самым подходящим — правда, при этом над их головами, переливаясь всеми ментальными цветами, висела невысказанная фраза: «В своей жизни Маграт удовольствовалась вторым местом».
Помнится, поняв это, Агнесса едва не расхохоталась. Вторым  местом? И ведь не поспоришь... С ведьмами насчет первых-вторых мест спорить бесполезно. Они просто не понимают, в чем состоит предмет спора.
Матушка Ветровоск жила в хижине с соломенной крышей, настолько древней, что там успело прорасти молоденькое деревце, и мылась дождевой водой из бочки. Большую часть своей жизни она провела в полном одиночестве, не нуждаясь ни в чьей компании. Ну а нянюшка Ягг... Другого такого укорененного  человека надо было еще поискать. Да, разумеется, нянюшка не раз посещала другие страны, но, как говорится, Ланкр всегда был в сердце ее — и в печенках, и в селезенке, и во всем остальном тоже. А еще матушка Ветровоск и нянюшка Ягг были искренне убеждены, что «уж они-то лучше знают» и «за всем остальным миром нужен глаз да глаз».
Пердита считала, что девушке, ставшей королевой, больше нечего желать.
Агнесса считала пределом желаний оказаться от Ланкра как можно дальше. Это первое. И второе: чтобы ее голова принадлежала ей одной и никому больше.
Она в который раз поправила шляпу — да, вроде так лучше — и вышла из домика.
Ведьмы никогда не запирали двери. В этом не было необходимости.
Когда она пересекла озаренную лунным светом лужайку, две сороки опустились на соломенную крышу покинутого домика.

Тем временем матушка Ветровоск... В общем, окажись рядом случайный наблюдатель, он был бы немало озадачен ее действиями.
Матушка бросила внимательный взгляд на плитки, которыми был вымощен порог у черного хода, и приподняла ногой лежавший там старый лоскутный коврик.
Потом прошла к передней двери, которой никогда не пользовалась, и проделала то же самое. Кроме того, она тщательно исследовала трещинки в дверном косяке.
Затем матушка вышла на улицу. Ночью случились заморозки — умирающая зима еще пыталась показывать зубы, — и прошлогодние листочки, забившиеся под дом, были покрыты инеем. Поежившись от холода, матушка принялась ковыряться в расставленных возле двери цветочных горшках.
Обыскала растущие у крыльца кусты. Снова вернулась в дом.
Поглядела на часы. Часы в Ланкре были непременным атрибутом, хотя сами ланкрцы редко когда интересовались всякими там минутами. Хочешь сварить яйцо? Пропой про себя пятнадцать куплетов песни «Ах, куда подевалась перчица?». Но долгими зимними вечерами тиканье часов так успокаивает...
Опустившись в кресло-качалку, матушка уставилась на дверь.
Вдруг в лесу заухали совы. Чьи-то быстрые шаги простучали по дорожке, ведущей к хижине матушки, и чьи-то кулаки с грохотом заколотили в дверь.
Сторонний наблюдатель, никогда не слышавший о железном самообладании матушки Ветровоск, которым можно было гнуть подковы, мог бы подумать, что в этот момент матушка с облегчением, едва слышно вздохнула.
— Что ж, почти вовремя, — пробормотала она.

Не слишком-то удачная ночка выдалась, устало подумал разбойник. Сначала добыча ускользнула, не хватало еще и коня лишиться... Но кем были эти люди? В карете что-то произошло — что-то весьма неприятное.
Разбойник принадлежал к тому типу людей, которые, получив трепку от более сильного соперника, тут же начинают искать жертву послабее, чтобы сполна на ней отыграться. «Ну, кому-то сегодня ночью очень не поздоровится, — поклялся про себя разбойник. — Кроме того, мне потребуется новый конь...»
И тут, словно бы откликнувшись на его мысли, ветер донес топот копыт. Достав из ножен клинок, разбойник шагнул на дорогу.
— Кошелек или жизнь!
Лошадь послушно остановилась в нескольких футах от него. Разбойник едва слышно присвистнул: похоже, госпожа Удача наконец повернулась к нему лицом. Лошадь была просто превосходной, поджарой, выносливой — настоящий скакун, а не какая-нибудь деревенская кляча. И какой красивый цвет шкуры... Лошадь как будто светилась в тусклом свете звезд, а упряжь ее, судя по всему, была украшена серебром.
Всадник был с головы до ног укутан в плащ, что неудивительно — ночь выдалась холодной.
— Кошелек или жизнь! — еще раз крикнул грабитель.
— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?
— Твой кошелек, — повторил грабитель, — или твоя жизнь. Дальше сам догадаешься или как?
— А, ДА, КОНЕЧНО. ПАРОЧКА МОНЕТ У МЕНЯ НАЙДЕТСЯ.
Две монетки, звякнув, покатились по покрытой инеем дороге. Разбойник было наклонился за кругляшками, но пальцы упорно проходили сквозь металл. Грабитель рассерженно выпрямился.
— Что ж, стало быть, твоя жизнь!
Всадник покачал головой.
— ЭТО УЖ НАВРЯД ЛИ. ИЗВИНИ.
Рука незнакомца скользнула к ножнам, и оттуда появилось нечто длинное. Разбойник сначала решил, что это копье, но потом от палки вдруг отделилось изогнутое лезвие, острая кромка которого отливала холодным синим светом.
— ДОЛЖЕН ЗАМЕТИТЬ, — промолвил всадник, — ТВОИ ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ ДОСТОЙНЫ ВОСХИЩЕНИЯ. — Это был даже не голос, а скорее эхо. — ЧЕГО, К СОЖАЛЕНИЮ, НЕ СКАЖЕШЬ О ТВОЕМ РАЗУМЕ.
— Да кто ты вообще такой?
— Я — СМЕРТЬ, — сказал Смерть. — И ЯВИЛСЯ Я ВОВСЕ НЕ ЗА ТВОИМ КОШЕЛЬКОМ. ДАЛЬШЕ САМ ДОГАДАЕШЬСЯ ИЛИ КАК?

Какое-то существо из последних сил билось в забранное деревянной решеткой окошко птичьего питомника.
Еще некоторое время доносились царапающие звуки, слабые удары клювом, но наконец все стихло.
Хищные птицы внимательно смотрели на окно.
А потом на улице что-то сделало «в-вуф». Лучи ярчайшего света скользнули по противоположной от окна стене, и деревянная решетка стала медленно обугливаться.

Нянюшка Ягг прекрасно понимала: официальная церемония случится в Главном зале, но настоящее веселье будет царить на улице, рядом с огромным костром. Там, в замке, подадут перепелиные яйца, это ихнее варенье из гусиной печенки и маленькие бутербродики, которые нужно засовывать в рот по четыре штуки зараз, чтобы хоть что-то распробовать. А снаружи выставят жареную картошку с топленым сливочным маслом в огромных чанах и зажарят на вертеле целого оленя. А потом специально приглашенный циркач, дабы развлечь собравшихся, будет запускать себе в штаны дурностаев. Подобные зрелища нянюшка Ягг ценила превыше всякой оперы.
И как ведьма она везде была желанной гостьей, о чем, кстати, никогда не мешает напомнить забывчивым вельможам... Таким образом, как следует поразмыслив, нянюшка решила остаться на улице и сытно поужинать олениной, тем более что, когда речь шла о бесплатном угощении, госпожа Ягг, подобно многим пожилым дамам, обладала практически бездонным желудком. Затем она проследует в королевский замок и заполнит оставшиеся в животе пустоты уже более изысканными блюдами. Кроме того, гостей в замке наверняка будут угощать этим дорогущим шипучим вином, которое нянюшка очень любила, — главное, чтоб кружки были побольше. Однако опять-таки, прежде чем переходить на всякие экзотические напитки, желудок следовало хорошенько заправить пивом...
Обернувшись, она увидела неподалеку косолапый силуэт Агнессы. Девушка неловко поправляла остроконечную шляпу, видимо, еще стесняясь появляться в своем новом головном уборе на публике.
— Расслабься, девочка, — приближаясь, посоветовала нянюшка. — Отведай оленинки. Такая вкуснятина...
Агнесса с сомнением оглядела жарящееся мясо. «Витамины — ничто, калории — все» — таков был один из негласных девизов Ланкра.
— Как думаешь, тут где-нибудь есть салат? — поинтересовалась Агнесса.
— Надеюсь, что нет, — с довольным видом ответила нянюшка.
— А народу собралось немало, — заметила Агнесса.
— О да, пригласили всех до единого, никого не забыли, — кивнула нянюшка. — Маграт, хвала богам, позаботилась об этом.
Агнесса, вытянув шею, окинула взглядом толпу.
— Что-то матушки нигде нет.
— Наверное, в замке, раздает указания...
— Честно говоря, последнее время я ее почти не вижу, — призналась Агнесса. — По-моему, она чем-то обеспокоена. Как-то странно ведет себя.
Нянюшка задумчиво прищурилась.
— Ты так считаешь? — спросила она, добавив в уме: «Похоже, девчушка, ты начинаешь кое в чем разбираться».
— Ну да. И ведет она себя так с тех самых пор, как мы узнали, ну, о рождении, — продолжала Агнесса, обводя пухлой ручкой буйство холестерина вокруг. — Она стала вся какая-то напряженная. Натянутая, будто струна.
Нянюшка Ягг набила табаком трубку и чиркнула спичкой о подошву башмака.
— А ты, что называется, подметчатая, — промолвила она, попыхивая трубкой. — Все подмечаешь, подмечаешь... Внимательная ты наша.
— Ага. А еще я заметила, что ты, когда думаешь о чем-то неприятном, сразу хватаешься за свою трубку, — сказала Агнесса. — Это называется «перемещать свое внимание».
«А ты слишком много читаешь», — огрызнулась про себя нянюшка, скрываясь в клубах ароматного дыма. Впрочем, все ведьмы, жившие в том домике до Агнессы, были любительницами книжек. Они считали, будто в книжках отражается жизнь — но что вообще можно разглядеть за всеми этими словами?
— Согласна, последнее время матушка какая-то замкнутая, — кивнула нянюшка Ягг. — Однако лучше к ней не лезть. Сама разберется.
— Я подумала, быть может, она недовольна священнослужителем, который будет совершать обряд Наречения?
— О, с братом Пердоре не будет никаких проблем, — возразила нянюшка. — Быстро пробормочет что-то на тарабарском наречии, получит за труды шесть пенсов, нальется бренди под завязку и уберется на своем ослике восвояси.
— Что? Разве ты не слышала? — удивилась Агнесса. — Брат Пердоре сейчас лежит в Скунде. Свалился с осла и сломал себе запястье и обе ноги.
Нянюшка Ягг даже вытащила трубку изо рта.
— А почему я ничего не знаю?
— Понятия не имею. Мне только вчера рассказала об этом госпожа Ткач.
— Вот гнусная баба! Я же встречалась с ней сегодня на улице. Уж могла бы и со мной поделиться!
Нянюшка сунула трубку в рот так, словно протыкала языки всем сплетницам мира.
— И вообще, как он умудрился переломать себе ноги? Он же с осла падал!
— Брат Пердоре ехал по тропке вдоль Скундского провала. Но ему повезло, летел он всего футов шестьдесят.
— И правда повезло. Осел мог быть и повыше.
— Поэтому король отправил гонца в омнианскую миссию в Охулане с просьбой прислать нам священнослужителя.
— Король... что?  — изумленно переспросила нянюшка.

Повернувшись к стоящей на кормушке миске, она плеснула туда из кувшина теплой воды. Госпожа Господиеси кивнула.
— И поля на этих склонах не дар божий. В одиночку, поди, с ними труднехонько справляться, — продолжала матушка, опуская в миску руки.
Госпожа Господиеси снова кивнула. Лицо у нее скорбно вытянулось.
— Думаю, госпожа Господиеси, лучше будет, если ты уведешь его в дом и нальешь ему чашечку чая, — приказала матушка. — Можешь передать, я сделаю все, что в моих силах.
И опять повитуха кивнула — на сей раз с благодарностью.
Когда она ушла, матушка положила ладонь на влажный лоб госпожи Плющ.
— Ну, Флоренс Плющ, — промолвила она, — посмотрим, что можно сделать. Но сначала... избавим тебя от боли.
Чуть повернув голову, она увидела полумесяц за не застекленным окном. Между светом и тьмой... Что поделать, иногда ты там, где ты есть, и выбора у тебя нет.
— БЕЗУСЛОВНО.
Матушка даже не обернулась.
— Так я и думала, что ждать тебя не придется, — сказала она, опускаясь на колени в солому.
— Я НИКОГДА НЕ ЗАСТАВЛЯЮ СЕБЯ ЖДАТЬ, — откликнулся Смерть.
— Ты знаешь, за кем пришел?
— ВЫБИРАЮ НЕ Я. НА САМОЙ ГРАНИ ВСЕГДА НАЛИЧЕСТВУЕТ НЕКОТОРАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ.
Матушка почувствовала, как в голове возникли слова, похожие на тающие кубики льда. Стало быть, на самой-ссшой грани есть место... выбору.
— Рана слишком серьезная, — произнесла она наконец. — Слишком.
Через несколько минут она почувствовала, как мимо проскользнула жизнь. Смерть тактично удалился, не сказав больше ни слова.
Когда госпожа Господиеси дрожащей рукой постучалась в дверь и вошла, то обнаружила матушку в коровьем стойле. Заслышав шаги, матушка Ветровоск выпрямилась — в руке она сжимала большой шип.
— Вот, торчал у нее в ноге, — промолвила матушка. — Неудивительно, что она взбесилась. Попытайся убедить его не забивать корову. Она им еще пригодится.
Госпожа Господиеси бросила взгляд на завернутое в одеяло маленькое тельце, лежавшее чуть в сторонке. Госпожа Плющ мирно спала.
— Я сама ему сообщу, — продолжала матушка, стряхивая с подола солому. — Что же касается нее... Ну, она молода, здорова, в общем, ты справишься. Приглядывай за ней, а через пару дней либо я загляну, либо нянюшка Ягг. Кстати, в замке вот-вот понадобится кормилица, предложи ей. Так будет лучше для всех.
Ни один из жителей Ломтя не посмел бы возражать матушке Ветровоск, и тем не менее по лицу повитухи скользнула тень неодобрения. Матушка, конечно, это заметила.
— Ты по-прежнему считаешь, что я должна была посоветоваться с господином Плющом? — спросила она.
— Я бы именно так и поступила... — пробормотала повитуха.
— Он тебе не нравится? Ты считаешь его плохим человеком? — поинтересовалась матушка, поправляя шляпные булавки.
— Да что ты!
— Вот и мне он ничем не насолил, чтобы я делала ему еще больнее.

Агнесса вприпрыжку поспешала за нянюшкой Ягг. Доведенная до белого каления нянюшка могла двигаться с такой скоростью, словно где-то внутри ее начинали работать поршни.
— Но, нянюшка, к нам, в Овцепики, частенько заглядывают всякие жрецы! Самые разные!
— Омнианам тут не место! — отрезала нянюшка. — В прошлом году они тут появлялись! Парочка даже посмела постучаться  в мою дверь!
— Но дверь именно для этого и предна...
— А еще  они подсунули под нее листовку! С надписью «Раскайся!», — продолжала нянюшка. — Раскаяться? Мне? П-фу! В мои-то годочки уже поздно начинать каяться. Этак ни минутки свободной не останется. Кроме того, — добавила она, — я почти ни о чем не жалею.
— Ты сейчас слишком раздражена. Наверное...
— Они жгут людей заживо! — рявкнула нянюшка.
— Да, такое случалось, но я читала, что это все в прошлом, — возразила задыхающаяся Агнесса. — Это было очень давно! А те жрецы, что я видела в Анк-Морпорке, только раздавали листовки, молились в большом шатре и распевали довольно-таки заунывные песенки...
— Ха! Сколько леопарда ни крась, все равно в лес смотрит!
Они пробежали по длинному коридору и вылетели из-за ширмы в кишащий людьми Главный зал.
— Всяких важных шишек по самые колени, — вытянув шею, пробормотала нянюшка. — Ага, вот и наш Шончик...

Единственный солдат регулярной армии Ланкра стеснительно прятался за колонной. На голове у него красовался парадный парик на несколько размеров больше положенного.
В королевстве практически отсутствовала исполнительная ветвь власти, а поэтому большую часть должностей занимал младший сын нянюшки Ягг. Несмотря на отчаянные попытки достаточно прогрессивного, но слегка нервного короля Веренса навязать жителям Ланкра демократию, правительства в королевстве, как это ни прискорбно, так и не организовалось. Впрочем, некоторые функции — самые насущные — выполнял Шон. Он, к примеру, чистил уборные в замке, доставлял скудную почту, охранял крепостные стены, руководил королевским монетным двором, сводил бюджет с бюджетом, а в свободное время помогал садовнику.
Он же периодически брал границу под замок (по мнению короля Веренса, раскрашенные в желто-черную полоску столбики придавали стране весьма и весьма профессиональный вид) и штамповал паспорта, ну, или любой другой клочок бумаги, протянутый гостем, — например, старый конверт. Печать Шон старательно вырезал из половинки картофелины.
Да и вообще, к исполнению своих обязанностей Шон относился исключительно серьезно. Он дворцевал, когда дворецкий Прыжкинс по каким-то причинам не выходил на работу, или лакировал, когда требовались дополнительные лакеи.
— Добрый вечер, наш Шончик, — поздоровалась нянюшка Ягг. — Вижу, ты опять напялил на голову эту свою дохлую овцу.
— Ну, ма-ам... — протянул Шон, отчаянно пытаясь поправить парик.
— А где тот священнослужитель, что будет производить обряд Наречения? — спросила нянюшка.
— Кто, мам? А, мам, не знаю. Полчаса назад я закончил выкрикивать всякие имена и принялся разносить кусочки сыра на палочках . Ой, мам, ты слишком много берешь!
Одним небрежным движением нянюшка Ягг загребла сразу четыре палочки, в момент проглотила нанизанные на них квадратики и окинула оценивающим взглядом толпу.
— Придется серьезно поговорить с юным Веренсом, — сказала она.
— Нянюшка, он же король, — напомнила Агнесса.
— Это еще не повод корчить из себя коронованную особу.
— А по-моему, именно что повод.
— Хватит дерзить. Лучше найди этого омнианина и не спускай с него глаз.
— И как я его найду? — раздраженно осведомилась Агнесса. — По столбу дыма?

За спиной угрюмо понурившегося Игоря распахнулась маленькая дверца.
— А сейчас  почему мы остановились?
— Тролл на дорога, герр мафтер.
— Что?
Игорь закатил глаза.
— Тролл на дорога, — повторил он. Дверца с треском захлопнулась. Из кареты донесся шепот, и дверца снова распахнулась.
— Ты хотел сказать «тролль»?
— Да, герр мафтер.
— Так переедь его!
Тролль приближался, держа над головой горящий факел. Кто-то где-то, очевидно, решил: «А вот было бы здорово одеть этого тролля в форму», но только потом понял, что в арсенале можно найти лишь одну часть формы, подходящую по размеру, а именно — шлем. И то держаться он будет, только если привязать его к тролльей голове шнурком.
— Фтарый граф никогда бы не приказайт мне переезжат тролл, — пробормотал Игорь, правда, недостаточно тихо. — Но граф ведь бывайт благородных кровей.
— Что ты там бормочешь? — раздался визгливый женский голос.
Тролль подошел к карете и почтительно стукнул по шлему костяшками пальцев.
— Добрый вечерок, — сказал он. — Очень неудобная ситуевина... Но ты знаешь, что такое кол?
— Кол? — мгновенно насторожился Игорь.
— Ну, длинная деревянная штуковина...
— Да? И что?
— Ага. А теперь представь себе, что эта дорога перегорожена таким вот колом с желтыми и черными полосками. Только его тутова нет, потому как у нас только один кол, и сейчас он перегораживает дорогу к Медной горе...
Дверца распахнулась.
— Ну, что ты застрял? Переедь его и гони дальше!
— Я, конечно, могу сбегать и принести его, — предложил тролль, переминаясь с одной лапищи на другую. — Только раньше следующего утра не обернусь, понимашь? Но ты можешь притвориться, будто он тутова, а я могу притвориться, будто поднимаю его. И все будет полный порядок.
— Ладно, — кивнул Игорь, не обращая внимания на недовольное ворчание за спиной.
Старый граф вежливо относился к троллям, пусть даже об их шеи можно было все зубы обломать. Вот что значит истинный  вампир, высший класс.
— Но сначалова я должен штой-нибудь пропечатать, — сказал тролль, показывая половину картофелины и пропитанную краской тряпку.
— Зачем?
— Это будет значить, что вы мимо меня проехали.
— Понятно, но мы и так ехайт мимо тебя, — заметил Игорь. — Все фтанут это знать, потому что мы по-нафтоящему проезжайт.
— Да, но если я вас пропечатаю, это будет значить, что вы проехали официально,  — не сдавался тролль.
— А что будейт, если я профто езжайт дальше? — спросил Игорь.
— Э-э... Тогда я не подниму тебе кол, — сказал тролль.
Поставленные в тупик этой метафизической головоломкой, оба посмотрели туда, где виртуальный кол перегораживал дорогу.
В другой ситуации Игорь не стал бы терять времени даром, но семейка начинала действовать ему на нервы, и он отреагировал на это обычным для обиженного слуги способом, то есть вдруг стал тупым. Обернувшись, он обратился через дверцу к пассажирам кареты:
— Пункт перефекать границу, герр мафтер. Нам должны что-нибудь штамповайт.
Из кареты снова донесся возбужденный шепот, потом через дверное окошко просунулся белый конверт с золотой окантовкой. Игорь передал конверт троллю.
— И не жаль марать-то? — поинтересовался тролль и неумело шлепнул на конверт печать.
— И что это такойт? — резко спросил Игорь.
— He понял?
— Этот... глюпый знак!
— Ну, картофелина попалась маленькая, а печать надо было сделать, да только я понятия не имел, как выглядит ента самая печать, но, по-моему, уточка получилась очень похоже, — сообщил тролль и радостно добавил: — Сам вырезал. Ну... ты готов? Потому что я поднимаю кол. Вот он поднимается, поднимается... Смотри, смотри, как торчит. Енто значит, вы можете ехать.
Стронувшись с места, карета прокатилась чуть-чуть, но перед самым мостом снова остановилась.
Тролль, твердо знающий, что долг его выполнен, нерешительно направился к экипажу. И когда подошел поближе, услышал совершенно непонятный, на его взгляд, разговор. Впрочем, с точки зрения Большого Биф-Джима, таковыми были все разговоры, если в них употреблялись слишком длинные слова.
— Итак, все вы, слушайте внимательно...
— Ну, пап, сколько можно твердить об одном и том же?..
— Истина не кол, чем глубже вобьешь, тем легче жить. Там, внизу, — река Ланкр. Проточная вода. И сейчас мы пересечем этот поток. Хочу напомнить, ваши предки, которые частенько переезжали с места на место и преодолевали весьма значительные расстояния, — так вот, все они твердо верили в собственную неспособность пересекать проточную воду. Есть необходимость объяснять наличествующее тут противоречие?
— Нет, папа.
— Отлично. Культурные условности — чистая смерть для нас, поэтому лишняя предосторожность не повредит. Игорь, трогай.
Тролль долго смотрел вслед удаляющемуся экипажу. Словно бы волна холода перекатилась за каретой через мост.

Матушка Ветровоск снова парила в воздухе, наслаждаясь его свежестью и прозрачностью. Она летела высоко над деревьями, и, к счастью для всех, лица ее сейчас никто не видел.
Внизу мелькали отдельные домишки; кое-где горел свет, но большая часть окон была погружена в темноту. Все давным-давно отбыли на пиршество во дворец.
Под каждой крышей скрывается своя история, подумала матушка. Об историях она знала все. Но там, под крышами, в маленьких комнатках, развивались истории совсем другого сорта, незначительные и тайные, которые нигде никогда не будут рассказаны.
В них повествовалось о временах, когда медицина бессильна, а головология бесполезна, когда разум — это шквал боли в человеческом теле, которое стало врагом самому себе. О временах, когда люди попадают в плен собственной плоти и когда нет другого выхода, кроме как отпустить  их. И даже не нужно прибегать к помощи той же подушки или как бы случайно путать лекарства. Нет необходимости выталкивать их из мира, нужно просто сделать так, чтобы мир перестал их удерживать. Протяни руку и... укажи путь.
И никакие слова тут не требуются. Порой на лицах родственников видишь просьбу, которая никогда не будет выражена вслух, а иногда люди говорят: «Ему можно хоть чем-то помочь?», и эта фраза является своего рода кодовой. Но если спросить напрямую, на лицах сразу возникает потрясенное выражение: мол, как такое возможно подумать, мы же совсем не то имели в виду, хотели, типа, подушечку под спину подложить.
Любая повитуха, которую хоть однажды вызывали в. далекий домик в кровавую ночь, знавала все эти маленькие тайны...
Которые никогда нигде не будут поведаны...
Матушка всю жизнь была ведьмой, а ведьме частенько приходится принимать решения. Ведьмы живут на грани. Ты принимаешь решения, чтобы их не пришлось принимать другим, чтобы те, другие, могли притвориться: а и не было нужды принимать решения, не было никаких маленьких тайн, все просто случилось.  А ты никому не рассказываешь о том, что знаешь, и ничего не требуешь взамен.
Наконец матушка увидела ярко освещенный замок. У костра виднелись маленькие людские фигурки.
Но вдруг нечто иное привлекло ее внимание, потому что сейчас матушка готова была смотреть куда угодно, только не на замок, и настроение мгновенно изменилось. Туман переливался через горы, заполняя далекие, озаренные лунным светом долины. И одна тонкая струйка тянулась прямиком к замку, медленно, очень медленно стекая в Ланкрский провал.
Разумеется, весной, когда меняется погода, туман не такое уж редкое явление, но эта струйка ползла со стороны Убервальда.

Дверь в покои Маграт открыла служанка Милли Хлода. Присев перед Агнессой, вернее, перед ее шляпой, в почтительном реверансе, Милли торопливо выскочила из комнаты, оставив молодую ведьму наедине со стоявшей у туалетного столика королевой.
В правилах протокола Агнесса не больно-то ориентировалась, но на всякий случай попыталась исполнить нечто вроде республиканского реверанса, что вызывало изрядное волнение в телесных регионах.
Королева ланкрская Маграт, громко высморкавшись, запихнула носовой платок в рукав халата.
— А, Агнесса, привет, — кивнула она. — Ты присаживайся, присаживайся. И перестань подпрыгивать. Милли тоже вот так прыгает, а меня от этого укачивает. И вообще, королевских особ ведьмы должны приветствовать поклоном.
— Э... — произнесла Агнесса и бросила взгляд на стоявшую в углу колыбель, украшенную непозволительным количеством кисточек и кружевных оборочек.
— Она спит, — успокоила ее Маграт. — А, колыбель? Веренс заказал ее из самого Анк-Морпорка. Я сказала, меня вполне устраивает старая, но он такой... современный, понимаешь? Да сядь ты наконец!
— Вы вызвали меня, ваше вели... — нерешительно произнесла Агнесса.
Вечер обещал быть сложным. Кроме того, она никак не могла определиться в своих чувствах к Маграт. В домике, где сейчас жила Агнесса, до сих пор бродило эхо Маграт — старый браслет под кроватью, небрежные пометки в каких-то древних блокнотах, вазы с давно увядшими цветами... Если судить по завалившимся за комод вещам, то о человеке можно составить весьма странное представление.
— Просто хотела поболтать с тобой, — сказала Маграт. — Все так... Понимаешь, на самом деле я довольна жизнью, однако... Милли очень милая девушка, но она во всем соглашается со мной, а нянюшка и матушка относятся ко мне так, словно я, гм, ну, не совсем королева... Не то чтобы я настаивала, нельзя ж все время относиться ко мне как к королеве, но вообще-то хотелось бы, чтобы они осознавали: я — королева, пусть даже им не обязательно так ко мне относиться... Если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Наверное,  понимаю, — осторожно откликнулась Агнесса.
Пытаясь объяснить необъяснимое, Маграт взмахнула руками. Из рукавов во все стороны полетели использованные носовые платки.
— То есть... У меня начинает кружиться голова, когда люди постоянно подпрыгивают, поэтому я хочу, чтобы они думали: «О, это Маграт, она теперь королева, но я буду относиться к ней как к нормальному человеку...»