* * *
       
       Сидящая на газоне женщина, о которой Дурнев мельком подумал как о ремонтнице, проводила птицу пронзительным взглядом и пробормотала себе под нос:
       - Хотела бы я знать, что тут делает Мертвый Гриф? Последний раз я встречала его, когда спускали на воду “Титаник”. Не помню, что там случилось с этим пароходом, но наверняка были какие-то неприятности.
       Она вскинула руку, на среднем пальце которой было сверкающее кольцо, и негромко шепнула:
       - Искрис фронтис!
       В тот же миг из кольца вырвалась зеленая искра и опалила птице крыло. Теряя перья, Мертвый Гриф камнем рухнул на асфальт, что-то хрипло прокричал и, снова взлетев, метнулся за ближайший дом.
       Загадочная особа подула на раскалившееся кольцо.
       - Ненавижу этих живых мертвецов. Их невозможно убить во второй раз. Лучше уж иметь дело просто с нежитью, - проворчала она.
       Тем временем в люке снова что-то со страшным грохотом обрушилось. Плеснула вода.
       - А-а-пчч! - донеслось из люка так оглушительно, что крышка даже подскочила.
       Забыв о птице, ремонтница - если, разумеется, это была ремонтница - озабоченно склонилась над люком:
       - Академик, вы простудитесь! Умоляю, наденьте хотя бы шарф!
       - Медузия, не чуди! Водолазам шарф не поможет! - немедленно отозвался голос.
       Но женщину это ничуть не успокоило.
       - Клянусь волосом Древнира, это ни в какие ворота не лезет! Представить только, сам академик Белой магии, глава школы волшебства Тибидохс, Сарданапал Черноморов вынужден снимать простейшие заклятия нежити! Где, позвольте спросить, наши младшие волшебники, где ассистенты? - строго поджав губы, спросила она.
       Громыхания в люке прекратились. На поверхность поднялся маленький румяный толстячок, одетый в оранжевую спецовку, с которой стекала вода... Нет, простите, совсем не в спецовку, а в мантию. Спецовкой она могла показаться только не очень внимательному наблюдателю, и то на первый взгляд. Точно такая же оранжевая мантия была и на его спутнице.
       - А-а-пчч!.. Медузия! Все это, право, такая ерунда, что не стоит никого утруждать!.. А-а-пчч! Без практики я в два года стал бы беспомощным кабинетным магом. Мало ли среди нас лентяев, которые и в свинью не могут превратиться без кольца? Не говоря уже о высших дисциплинах, таких, как теоретическая магия, левитация, защита от сглаза или изготовление талисманов.
       Приведя этот убийственный, на его взгляд, довод, академик Сарданапал приподнялся на цыпочки и жизнерадостно огляделся. Правый ус у него был зеленым, а левый желтым. Но самым странным было даже не это, а то, что усы ни секунды не пребывали в состоянии покоя. Они то извивались, как две живые веревки, то сплетались, то норовили обвить дужки очков и сдернуть их у толстячка с носа. Правда, сделать это было не так-то просто, поскольку очки явно держались не столько на дужках, давно разболтавшихся, сколько на особом заклинании.
       Что касается бороды академика, то цвет ее был вообще неопределим, поскольку она то появлялась, то исчезала. Наверняка можно было сказать только одно - борода была феноменально длинной, настолько длинной, что ее пришлось многократно обмотать вокруг туловища, а конец спрятать в карман.
       Заметив наконец, что его мантия промокла, глава школы волшебства пробормотал:
       - Первачус барабанус!
       От одежды повалил пар, и уже несколько мгновений спустя она совершенно высохла.
       - Ах, какой чудный осенний денек! - воскликнул Сарданапал, поворачиваясь к своей спутнице. - Он похож на тот день, когда мне впервые отрубили голову! Вы согласны со мной, Медузия?
       Преподавательница нежитеведения, доцент Медузия Горгонова, поморщившись, провела пальцами по своей шее.
       - Уф! От лопухоидов можно ждать только гадостей... Мне тоже отрубали голову. Невоздержанный тип в крылатых сандалиях, пялившийся в собственный щит. Тогда я была дурно воспитанной колдуньей с кошмарными привычками, и только вы, академик, меня перевоспитали, - сказала она.
       Усы Сарданапала польщенно дрогнули.
       - Перестань, сколько раз можно благодарить! Приклеить тебе голову было сущим пустяком! Для этого не пришлось даже прибегать к серьезной магии, вполне хватило простенького штопочного заклинания. Ну а то, что ты отказалась от прежних привычек, - честь тебе и хвала! Моя заслуга была... кгхм... минимальной... кгхм...
       - Как вы можете так говорить! - воскликнула Медузия. - Я же превращала путников в изваяния! Любой, кто смотрел на меня, мгновенно становился камнем!
       - Ерунда, не вспоминай об этом! Ты была совсем молоденькой девчонкой, комплексующей из-за прыщей, вот и заколдовывала тех бедолаг, которые тебя случайно увидели. Откровенно говоря, я тебя прекрасно понимаю: эти древние греки всюду совали свой любопытный нос. Ты даже на остров удалилась подальше от их глаз, а они все равно шлялись поблизости, размахивая мечами. Все, что мне потребовалось, это вылечить тебя от прыщей. И какой красавицей стала! Даже Бессмертник Кощеев и тот постоянно краснеет, когда прилетает в Тибидохс на скелете своего верного коня...
       - Скверный старикашка! Сорок килограммов посеребренных костей, золотая черепушка, янтарные зубы - и все это в латах от Пако Гробанн! - нахмурилась Медузия.
       - Но ты не будешь спорить, что он в тебя влюблен! Доцент Горгонова смущенно зарделась. Красные пятна, вспыхнувшие вдруг в разных местах на ее щеках, чем-то походили на вишни.
       - Сарданапал! Я же просила! - укоризненно воскликнула она.
       Усы академика Белой магии виновато дрогнули.
       - Проклятое ехидство! После того, как я случайно выпил настойку с ядом гарпий, никак не могу от него избавиться. Пробовал и печень дракона, и полстакана зеленки с каплей желчи василиска утром и перед сном - ничего не помогает! - пожаловался он.
       - Не извиняйтесь, я не обиделась. Просто не люблю, когда при мне произносят это имя... - смягчилась Медузия. - Скажите лучше вот что: неужели мы с вами тащились сюда из самого Тибидохса затем только, чтобы расколдовать этот занюханный люк, который втягивает у прохожих ключи и монетки? Только не лукавьте. Мы же знаем друг друга уже три тысячи лет...
       Сарданапал укоризненно посмотрел на свою спутницу и высморкался в гигантский платок со звездами, который загадочным образом возник вдруг у него в руке. Звезды на платке перемигивались и складывались в причудливые созвездия, причем созвездие Жертвенника пыталось обчихать созвездие Стрельца метеоритами.
       - Медузия, ты рассуждаешь как волшебница. Поставь себя на место обычного человека. Ключи - это не дребедень. Человек, лишившийся ключей, имеет реальный шанс заночевать на лавочке и подхватить насморк... Вот как я, например.
       - Ваш насморк оттого, что вы не надели шарф, когда мы летели над океаном... А нужды лопухоидов меня волнуют очень мало. В их мире полно заколдованных люков, взбесившихся турникетов и самозахлопывающихся подвалов. Нежить не сидит сложа руки. Едва мы уйдем, на этот люк вновь наложат заклятие. И мы ничего не сможем с этим поделать.
       Видя, что его спутница начинает сердиться, академик Сарданапал легонько подул на платок, и тот растаял у него в ладони, предварительно превратившись в синюю мочалку.
       - Прости, Медузия. С недавних пор я подозреваю, что мое чувство юмора тоже кто-то заколдовал. Не исключаю, что его сглазили таджикские джинны, которым я запретил устраивать пыльные бури... М-м... Ты видела человека, который только что вышел из подъезда?
       - Видела. Но каким образом вы сумели? Я хочу сказать, вы же были под землей!

Усы обиженно встопорщились. Правый попытался даже щелкнуть Медузию по носу, но не достал.
       - Мне не надо объяснять, кто такие купидоны, - сухо произнес Сарданапал. - Я не спутаю их ни с гарпиями, ни с домовыми, ни с членами команды Тибидохса по драконболу. Да будет тебе известно, цель его визита была далека от романтической. В наш скучный век в любви все чаще объясняются по телефону. Стрелы амура уже больше никого не прошибают - кожа стала больно толстой, вот беднягам купидонам и приходится заниматься разноской почты. Должны же они как-то зарабатывать себе на нектар и амброзию? Так вот, купидончик выжал свои мокрые подтяжки и вручил мне письмо от Леопольда Гроттера.
       - Последнее письмо Гроттера! - воскликнула Медузия. Ее ирония мгновенно улетучилась. - Но вы же никогда никому...
       Усы Сарданапала заметались со скоростью автомобильных дворников, показывая, что это строжайший секрет.
       - Разумеется, никому. И вы скоро поймете почему. Правду должны знать лишь те, кому я абсолютно верю. Я отправил купидончика согреться в русскую баньку - признаться, я даже рад, что циклопы устроили ее у нас в подвале (хотя когда-нибудь их парная, безусловно, рванет), - а сам немедленно стал читать письмо. Оно было очень лаконичным: Гроттер сообщал, что после множества неудач ему удалось наконец получить Талисман Четырех Стихий.
       Зрачки у Медузии сузились. Она тревожно оглянулась на люк, проверяя, не лезет ли из него любопытная бугристая физиономия.
       - Скорее всего я сошла с ума, - ошеломленно пробормотала она. - Талисман Четырех Стихий, заключающий в себе силы огня, воздуха, земли и воды! Талисман, дающий тому, кто его носит, огромную силу... Пожалуй, тот, кто владеет талисманом, мог бы бросить вызов самой... Той-Кого...
       - Да, Чуме-дель-Торт, - отважно уточнил Сарданапал, невольно взглядывая наверх: не просвистит ли еще один утюг. - Гроттер писал: чтобы получить талисман, он использовал сто сорок семь разных составляющих, среди которых, как я полагаю, обязательно должны были присутствовать сердолик и мышиные слезы... Ну а тайну всего остального он унес с собой в могилу...
       - А его талисман? Он у вас? - взволнованно спросила Медузия.
       - Талисман пропал. Исчез самым невероятным образом. Но ты не дослушала... Едва дождавшись окончания грозы, я сел на реактивный диван и полетел к Леопольду Гроттеру.
       - Вы полетели на реактивном диване? Черноморов смутился. Впрочем, нельзя сказать, чтобы очень.
       - Да, я понимаю, что ты хочешь сказать: кто-то из учеников, особенно из “темных”, мог меня увидеть и поднять на смех. Еще бы: академик, лауреат премии Волшебных Подтяжек, глава легендарного Тибидохса летит на драном диване с ощипанными куриными крылышками... Диване, из которого торчат медные пружины... Было уже поздно, и меня никто не видел... Да и откуда? Разве кто-то стал бы выглядывать в окно, услышав всего-навсего небольшой грохот... М-м... Я почти даже и не врезался в витраж Зала Двух Стихий, а если стекло и осыпалось, то от времени... Все-таки ему было семьсот лет...
       “Кошмар! А я думала, что витраж разбило молнией!” - подумала Медузия.
       - Вначале я хотел воспользоваться ковром-самолетом, но отправляться на ковре в такую сырость было бы транжирством: его погрызла бы моль. И потом, реактивный диван почти в полтора раза быстрее... Ну а про сапоги-скороходы я вообще не говорю. С тех пор, как их сглазили, точность приземления у них почти двадцать верст... О, конечно, я мог бы взять швабру с пропеллером или летающий пылесос, но вы отлично знаете, что они неудобны. Во время долгих перелетов на них затекает спина, а отсутствие багажника мешает захватить с собой даже самый маломальский груз.
       Преподавательница нежитеведения тихонько вздохнула. К чудачествам академика Сарданапала в Тибидохсе давно уже привыкли. Он вполне мог, перепутав эпохи, заявиться на занятия в римской тоге или воспламенить по ошибке чью-нибудь ушную серу, перепутав ее с серой химической. А что стоит тот случай с гостем с Лысой горы, когда академик погрузил его в трехмесячный сон, прочитав ему случайно вместо приветственной речи заклинание зимней спячки сусликов? Но что ни говори, а все же он был величайшим волшебником после Древнира.
       - Вы слушаете меня, Медузия? По-моему, вы отвлеклись! - Академик укоризненно взглянул на свою спутницу, а та, встревожившись, запоздало сообразила, что забыла защитить свои мысли охранным заклинанием.
       Когда имеешь дело с могучим магом, нельзя упускать из внимания никаких мелочей.
       - Итак, я летел к Леопольду, - продолжал Сарданапал. - Ветер был попутный, так что на дорогу ушло не более трех часов. Еще не добравшись до места, я обнаружил, что вокруг его дома во множестве толпится нежить. Вела она себя престранно - бормотала что-то, пыхтела, ходила кругами и вообще была какая-то пришибленная. Заметив меня, нежить за считанные минуты рассосалась. Вы же знаете этих существ: то их много, то вдруг разом никого нет...
       - И никто даже не попытался напасть? - удивилась Медузия.
       - Абсолютно. Я глазам своим не поверил. Столько нежити в одном месте могла собрать только Чума-дель-Торт, но она бы уж точно не упустила шанса свести со мной счеты. Вот загадка - еще совсем недавно нежить готова была разорвать нас в клочья, а теперь мы для нее словно не существуем... Занялась своими мелкими дрязгами.
       - И тогда вы догадались, что Та-Кого-Нет исчезла?
       - Ну не совсем еще догадался, но уже задумался. Я подошел к дому Леопольда, постучал - в ответ ни звука. Тогда я толкнул дверь, и она открылась. Даже не открылась, а просто упала от одного прикосновения. В доме все было перевернуто кверху дном. Внутренние стены обрушились, перила обуглились, от мебели остались лишь щепки. Похоже, кто-то, наделенный чудовищной магической силой, произнес заклинание полного уничтожения. Я кинулся в лабораторию. Она пострадала больше всего. Даже гранитный валун, служивший Леопольду столом для опытов, осыпался в порошок, едва я к нему прикоснулся... - Голос Сарданапала дрогнул. - Гроттер и его жена Софья... им уже никак нельзя было помочь. Даже я не мог, хотя, как вы знаете, Медузия, я слегка соображаю в магии. Но вот чудо - посреди лаборатории, на выщербленном заклинаниями полу, среди осыпавшейся штукатурки лежал футляр от контрабаса, а в нем - крошечная девочка, их дочь... Мы же хорошо знали Гроттеров, Медузия, Они были люди искусства, маги высоких материй. Волшебство и музыка - вот ради чего они жили. Для ребенка у них не было даже коляски, он вполне обходился футляром от контрабаса. Испугавшись, что девочка тоже мертва, я наклонился над футляром, и - о чудо! - она безмятежно спала, а в ладони у нее был зажат серебряный скорпион Чумы-дель-Торт...
       Медузия резко выпрямилась. Медно-рыжие ее волосы вновь зашипели змеями.
       - Как? Тот самый скорпион-убийца, которого Та-Кого-Нет подсылала жалить своих жертв, когда хотела насладиться их мучениями?
       - Да. Но девочке он не смог повредить, хотя на кончике носа у нее я заметил два красных пятнышка. Похоже, скорпион ужалил ее прямо в родинку. Даже легкого укуса обычно хватало, чтобы убить взрослого волшебника... А она, эта малютка, его попросту раздавила. Годовалая девочка управилась с серебряным скорпионом, даже не проснувшись.
       - Все-таки невероятно, что она выжила. А если скорпион изжил свой яд? Или использовал его раньше? - с недоверием спросила Горгонова.
       - Нет, яда было достаточно. А старых скорпионов Чума-дель-Торт не держала. Но даже если забыть о скорпионе, остается другое: заклинание полного уничтожения - эта грозная белая вспышка, которая выжигает все кругом, - также не смогло причинить Тане никакого вреда. А ведь этот вид магии не из тех, что направляют выборочно. Он разносит всё и всех, кто окажется поблизости, за исключением того, кто произнес заклинание.
       По щеке Медузии прокатилась слеза и упала на кучу кленовых листьев. Листья задымились. Неизвестный народный сказитель, впервые назвавший женские слезы горючими, похоже, был знаком с кем-то из волшебниц.
       - Несчастные Гроттеры! А что же Талисман Четырех Стихий? - всхлипнула Медузия.
       - Я так и не сумел его обнаружить, - сказал Сарданапал. - Его не было ни у Леопольда, ни у его жены Софьи, ни у ребенка... Не было нигде в доме. Скорее всего он был уничтожен заклинанием вместе со всеми остальными изобретениями Гроттера. Вначале я, правда, подозревал, что его унесла Чума-дель-Торт, но, если бы это случилось, мы бы уже об этом знали. Нет, она точно исчезла, и странное поведение нежити - тому лучшее подтверждение. Не знаю, что случилось в доме Гроттеров, но эта крохотная девочка сделала то, чего не смог сделать ни один волшебник... Она остановила Ту-Кого-Нет...
       Только теперь обнаружив горящие листья у себя под ногами, Медузия произнесла короткое заклинание, сопроводив его знаком, который ее магическое кольцо начертало прямо по воздуху. Огонь погас. Начертанный Медузией знак еще некоторое время, слабо колеблясь, висел в воздухе. Горгонова раздраженно стерла его ладонью.
       - Но почему вы хотите отдать девочку Дурневу? Зачем посылать ее в мир к лопухоидам? Что нам стоит вырастить ее в Тибидохсе? - с досадой спросила она.
       - Медузия, ты забыла, что за место Тибидохс? Уж кому-кому, а ребенку там делать совершенно нечего. Только представь себе, Тибидохс - и вдруг ребенок?
       . А если выплывет Безглазый Ужас? Или, скажем, Пельменник упустит свое Гробовое Покрывало, и оно, как в прошлый раз, будет подкарауливать припозднившихся учеников на темных лестницах? А циклопы, буйствующие каждое полнолуние? А Раздирало, которого, кстати, ты совершенно напрасно вытащила из раскаленной пещеры в сердцевине Земли, где он был заточен.
       - Он обещал, что бросит все свои привычки и будет у нас привратником. Вы же сами знаете, что на циклопов сложно положиться. У этих тупиц голова как сито, - оправдываясь, сказала Медузия. - А потом... ну вы сами знаете, что потом...
       - Вот именно... По коридорам Тибидохса ходит невидимый Раздирало, воет, хрипит и творит что придется, а мы даже не можем его поймать, потому что он может отразиться только в Зеркале Судеб, но туда-то он и носа не показывает! - сердито крикнул Сарданапал. - И ты хочешь, чтобы я отдал в Тибидохс дочь Гроттера?
       - Но я могу наложить охранные заклятия! Мощнейшие охранные заклятия, через которые не перешагнут ни Раздирало, ни Карачун, ни Деревянная Баба, ни Безглазый Ужас. А пустая Инвалидная Коляска и летающее Гробовое Покрывало - это же вообще мелочи. Они способны причинить вред только новичку, не знающему отгоняющего заклинания... - с презрением сказала Медузия.
       - А новорожденная девочка, по-твоему, способна его произнести?
       - Нет, не способна. Но, Сарданапал, мы же можем наконец искупать ее в Отводящей Ванне, и тогда...
       Академик Белой магии перебил ее:
       - Да, согласен. Можем. Гробовое Покрывало - это мелочь. Коляска - тоже. Замораживающие Капканы и Статуи-душители тоже, пожалуй, ерунда. А Безымянный Подвал? Ну а Исчезающий Этаж тоже мелочь? Мы до сих пор не знаем, что стало с теми двумя балбесами, которых угораздило туда пробраться. И наконец, что ты скажешь о Жутких Воротах?
       Медузия вздрогнула.
       - Вы правы, Сарданапал, - сказала она убито. - О Безымянном Подвале и о Жутких Воротах я не вспомнила... Но это же дочь Гроттера! Девочка, которая сумела пережить встречу с Той-Кого-Нет и выдержать...
       Академик перебил ее:
       - Мы не знаем, как ей это удалось, но знаем, чего это стоило Леопольду и Софье. И снова подвергать девочку опасности... Кроме этого... - тут Сарданапал сделал длинную паузу, - существует еще одна причина... Крайне важная, по которой Таня никак не может находиться в Тибидохсе. Во всяком случае, как можно дольше не должна там появиться...
       - Какая причина?! - горячо воскликнула Медузия. Сарданапал укоризненно посмотрел на нее.
       - Пока я не могу тебе рассказать, хотя доверяю тебе больше, чем кому-либо. Но это та самая причина, по которой Гроттер не остался жить в Тибидохсе, а увез Софью и ребенка в такую глушь, где, кроме болотных кикимор, оборотней и нежити, никого и не встретишь. И это Гроттер - с его столичным образованием, прекрасными манерами и привычкой к ежедневному музицированию. Понимаешь, Медузия?
       Доцент Горгонова уныло кивнула, осознав, что причина, загнавшая Гроттера в глушь и заставившая его покинуть Тибидохс в расцвете карьеры, должна была быть очень весомой.
       - Итак, решено... Сегодня же ночью мы вернемся сюда с ребенком и подбросим его Герману Дурневу и его жене. Не может быть, чтобы вид бедной сироты не тронул их сердец... Пускай воспитывают вместе со своей собственной дочерью. Девочки ровесницы, им будет веселее вместе. Идем, Медузия. Нам пора! А-а-а-а-пчч! - Внезапно академик чихнул так оглушительно, что с его платка разом сдуло все созвездия, а телефонная будка, стоявшая у дома, с грохотом завалилась набок.
       - Я же говорила: вы простудитесь! - укоризненно сказала Медузия.
       - Ерунда! - рассердился Сарданапал. - Перестань следить за моим здоровьем! Тот, кому три раза отрубали голову, может не страшиться банальных насморк... Пччч!
       Академик Белой магии запахнулся в оранжевую мантию и, решительно наступая себе на бороду, направился мимо домов к небольшому скверу. Его беспокойные усы делали отмашку в такт шагам: раз-два, раз-два. Медузия направилась за ним.
       Множество прохожих, наполнявших в тот час улицу и спешивших по своим делам, обращали на них очень мало внимания. Да и что должно было привлечь их любопытство, когда они видели лишь косматую дворнягу и чуть поодаль тонкую изящную борзую с длинной мордой? Для опытных волшебников не составляло труда состряпать парочку отводящих заклинаний.
       Сделав шагов тридцать, академик Сарданапал неловко подпрыгнул, прищелкнул в воздухе коленками и, буркнув заклинание, растворился в воздухе. Медузия в отличие от своего учителя не обладала способностью к мгновенным исчезновениям из человеческого мира. Она дошла до сквера и извлекла из кустарника детскую лошадку-качалку, расписанную хохломскими узорами. Проверив, на месте ли все двенадцать талисманов, без которых лошадка попросту не взлетела бы, она с трудом взгромоздилась на нее и, круто взмыв, исчезла среди кучевых облаков.
       Любопытно было то, что даже на смешной детской лошадке доцент Горгонова ухитрялась выглядеть величественно и смотреть перед собой коршуном. Попадись ей где-нибудь на пути Мертвый Гриф, бедняге не поздоровилось бы. Впрочем, он и так был уже мертв, так что особенно терять ему было нечего.
       Солнце лениво зевнуло и поднялось с крыш. Необычный день продолжался.

Глава 2
       ЗОЛОТОЙ МЕЧ
       
       Таня Гроттер проснулась на рассвете от холода. На ее тонком одеяле был лед, и такая же ледяная корочка, только чуть потоньше, застыла на подушке. Некоторое время Таня еще лежала, надеясь забиться под влажное одеяло, но это было бесполезно - становилось еще противнее и холоднее. Тогда Таня откинула одеяло и торопливо вскочила, мечтая поскорее нырнуть в квартиру, в тепло.
       Она дернула дверь один раз, другой, третий, но та не поддалась. Встав на цыпочки, Таня обнаружила, что нижний шпингалет задвинут. Пипа опять взялась за старое. В последний раз она заперла Таню на лоджии в начале весны, та простудилась и полтора месяца провела в больнице с воспалением легких. Впрочем, время в больнице было не таким уж и плохим, хотя ей ежедневно делали уколы и даже ставили капельницу. Там она, во всяком случае, была в тепле и ее никто не шпынял по тридцать раз на дню. И вот теперь снова...
       Таня принялась стучать в стекло, но Дурневы крепко спали в соседней комнате. Разбудить их смогла бы только взорвавшаяся в кухне бочка с порохом. Что касается Пипы, то, хотя ее кровать и была совсем рядом, она только хихикала и строила Тане отвратительные гримасы. Впрочем, никакая гримаса, даже самая противная, не была столь же противной, как ее собственное лошадиное лицо (наследство от папы Германа) с мигавшими на нем круглыми рыбьими глазами (подарок от мамы Нинели).
       - Эй ты, страшилище, открой сейчас же! - крикнула Таня Пипе.
       - Размечталась! Сиди там и мерзни. Все равно тебя когда-нибудь посадят в тюрьму, как и твоего папашу... А мне противно: не хочу, чтобы ты бродила по квартире. Еще украдешь что-нибудь, - фыркнула Пипа.
       Она достала из ящика стола фотографию в рамке и, плюхнувшись обратно на кровать, стала ее рассматривать. Таня не знала, кто на этой фотографии, потому что Пипа постоянно запирала ее и никогда даже случайно не поворачивала рамку лицевой стороной. Наверняка Таня знала только то, что Пипа без памяти влюблена в того, кто на этом снимке, причем влюблена так, что глазеет на него не меньше чем по часу в день.
       - Давай, давай! Покажи ему свои прыщи! - крикнула ей Таня.
       Пипа яростно засопела.
       - Давай, давай! Смотри только нос не отсопи! - ежась от холод а, снова крикнула Таня.
       Давая этот совет, она шарила глазами по балкону, прикидывая, нельзя ли чем-нибудь запустить в Пипу. А если запустить нечем, то нет ли хотя бы подходящей веревки, чтобы, сделав петлю, свесить ее из форточки и подцепить шпингалет.
       Дурневы никогда не говорили Тане правды о ее родителях. Им доставляло удовольствие дразнить девочку рассказами о том, что ее папу посадили в тюрьму, а ее мама умерла, побираясь на вокзале. Саму же Таню дядя Герман и тетя Нинель взяли якобы из жалости. “И разумеется, мы ошиблись! Ты оказалась еще большая хамка, чем был твой папаша!” - обязательно добавлял дядя Герман.
       И это была наглая ложь - Таня не была хамкой, хотя постоять за себя умела. Маленькая, быстрая, бойкая, с мелкими кудряшками, она ухитрялась быть сразу везде. Ее острый язычок резал как бритва.
       “Этой палец в рот не клади!” - признавала иногда Нинель, которая сама запросто кому угодно могла отгрызть руку по локоть да еще и сказать, что невкусно. На самом деле Таня вовсе не была вредной, просто с Дурневыми, ежесекундно унижавшими ее, иначе было не выжить.
       С середины весны и до середины осени Дурневы заставляли Таню спать на застекленной лоджии, и лишь когда становилось совсем холодно, ей позволялось перелечь в самую дальнюю и темную комнату квартиры Дурневых. В ту комнату, где в обычное время стоял пылесос, лестница-стремянка и жила злобная такса по имени Полтора Километра. Эта старая кривоногая колбаса ненавидела девочку так же сильно, как и сами Дурневы, и, выслуживаясь перед хозяевами, вечно висла у нее на пятках.
       С того дня, когда Герман и его супруга обнаружили на своей площадке футляр от контрабаса, прошло десять лет. Снова была осень, но уже не яркая и радостная, как тогда, а хмурая и дождливая. Ночью были заморозки, и по утрам на застекленной лоджии повисали сосульки. Точно такой же лед образовывался и на тонком матрасе девочки, и на ее одеяле. Возможно, Дурневы и позволили бы Тане снова перелечь в комнатку, если бы не недавно сделанный ремонт.
       - Только представлю, что эта неряха лежит на новой кровати и трогает пальцами наши новые обои, мне просто кусок в горло не лезет, - заявляла тетя Нинель.
       - Да, жаль, что мы выбросили старый диван... Но, наверно, она сможет спать на полу, на своем матрасе, - великодушно говорил дядя Герман, когда бывал в хорошем настроении. Однако случалось это крайне редко, потому что хорошее настроение у него было лишь одно, а дурных, как известно, сто семнадцать... То, что несколько лет назад дядя Герман стал депутатом и даже возглавил комиссию “Сердечная помощь детям и инвалидам”, очень мало его изменило. Он даже, пожалуй, стал еще противнее. А тут к тому же новые выборы на носу! Дядя Герман ходил все время хмурый и озабоченный и, только выходя на улицу, с омерзением натягивал на себя улыбку, как натягивают старые и не очень чистые носки. От постоянной озабоченности он еще больше высох. Даже уличные собаки поджимали хвосты и жалобно выли, когда дядя Герман проходил мимо.
       Так и не сумев найти на лоджии ничего, что позволило бы дотянуться до шпингалета, Таня слегка приуныла. Упрашивать же Пипу открыть ей она не собиралась, чтобы не доставлять той дополнительного удовольствия.
       “Ну ничего, чучундра! Ты у себя еще обнаружишь в ближайшем домашнем сочинении пять лишних ошибок!” - мстительно подумала она.
       Таня закуталась в одеяло, прижалась лбом к стеклу и стала смотреть во двор. Внизу, мелкие, как жуки, стояли автомобили. Серебрились крыши гаражей-ракушек. Невыспавшийся дворник назло всем, кто еще спит, громыхал крышкой мусорного бака.
       “Вот если бы я могла летать! Я бы открыла окно, раскинула руки и улетела далеко-далеко отсюда, за сотни, за тысячи километров, туда, где мой папа! А крылья бы у меня были ну как тот лист, к примеру...” - тоскливо подумала Таня.
       Под ее взглядом большой красный лист, дрожавший на отставленной ветке клена, неожиданно сорвался, взмыл вверх на целых три этажа и приклеился к стеклу с другой стороны прямо напротив ее лица. Пока девочка соображала, как могло случиться, что лист, вместо того чтобы лететь вниз, полетел наверх, шпингалет громко клацнул, как затвор винтовки.
       Обернувшись, Таня увидела тетю Нинель в ночной рубашке. Протирая глаза, тетя брезгливо смотрела на нее. За прошедшие десять лет она растолстела втрое и могла ездить теперь только в грузовом лифте. Чтобы она протискивалась в кухню, пришлось расширять дверь.
       - Чего ты тут торчишь? - с подозрением спросила тетя Нинель.
       - А что, нельзя, что ли?.. Меня ваша Пипа заперла, - растерялась Таня. С Дурневыми она вечно ощущала себя виноватой. Вероятно, к этому они и стремились, день за днем, год за годом отравляя ее существование.
       - Не смей врать, неблагодарная дрянь! - рявкнула тетя Нинель, как будто не она только что открывала шпингалет. - Что это за “ваша Пипа”? И это после того, как сестра подарила тебе на день рождения свой любимый пенал?
       Таня хотела сказать, что пенал был старым, а ручки все либо мазали, либо вообще не писали, но решила, что лучше будет промолчать. Тем более что на следующий день Пипа нарочно изрезала пенал лезвием.
       - Что молчишь? Думаешь, мне приятно с тобой разговаривать? Марш на кухню перебирать гречку! Лопать любишь - люби и готовить! - рассердилась тетя.
       Прошмыгнув мимо нее, Таня пошла на сиявшую небесно-голубым кафелем кухню Дурневых и, высыпав гречку на стол, стала отсеивать темные зерна. По правде сказать, гречка была довольно чистой, но дядя Герман и тетя Нинель были помешаны на экологически чистой еде, сверхчистой воде и прочих подобных затеях. Одних только фильтров у них на кухне стояло целых семь штук.
       Правда, Таню Дурневы все равно заставляли пить из-под крана, чтобы не тратить на нее картриджи для фильтров. Однако и Таня не оставалась в долгу, периодически подливая им в чайник воды из бачка унитаза.
       Неохотно перебирая гречку, девочка изредка поднимала голову и искоса поглядывала на свое отражение в большой никелированной вытяжке над плитой. Вытяжка была новой, как и кухня, и в ней все отражалось, как в зеркале, но только не плоско, а выпукло.
       То ли вытяжка льстила, то ли Таня действительно выглядела значительно лучше Пипы. Складная, озорная, быстроглазая... Вот только небольшая родинка на кончике носа придавала ей не то загадочный, не то залихватский вид.
       Сколько долгих минут, особенно в первом-втором классе, когда ее жутко дразнили и обижали из-за этой родинки, девочка рассматривала ее в зеркало! И чем дольше рассматривала, тем чаще ей приходило в голову, что ни у кого больше она не видела похожих родинок. Ее родинка иногда меняла цвет, становясь то розовой и незаметной, то почти черной. Она могла уменьшаться и увеличиваться в размерах. Всякий раз, когда Таня должна была заболеть, или незадолго перед крупной неприятностью родинка начинала пульсировать и даже сильно печь, будто ее прижгли горячим гвоздем. И наконец совсем рядом с родинкой можно было разглядеть шрам, состоящий из двух крошечных точек. А не укус ли это, и если да, то чей? Может, и сама родинка возникла от укуса?
       На кухню заглянула тетя Нинель. Ее громоздкая туша нависла над девочкой, как железобетонная плита.
       - Чего копаешься? Перебрала гречку? Из этой кучки сваришь нам, а из этих черных точечек можешь себе чего-нибудь приготовить. И не стесняйся. Если нужен будет хлеб, возьми тот, что остался от гостей. Плесень на нем можно запросто срезать.
       За завтраком, кроме каши, Дурневы ели красную икру и бутерброды с осетриной. Таня же уныло сидела на табуретке рядом с собачьей миской и жевала черствый, почти каменный хлеб. Причем, когда она начинала двигаться, такса Полтора Километра рычала и повисала зубами у нее на тапке.
       - Не смей дразнить собаку! - взвизгивала тетя Нинель, а довольная Пипа незаметно болтала под столом ногами, стараясь разозлить таксу еще больше.
       Неожиданно из тщедушной груди дяди Германа, мешавшего ложечкой в чае, исторгся душераздирающий вздох.
       - Пожалуйста, не кричите! У меня ужасно болит голова. Мне приснился кошмарный сон, - умоляюще попросил он.
       Едва он это произнес, как тетя Нинель и Пипа мгновенно замолчали, и даже Полтора Километра, эта злобная ревматическая моська, перестала рычать. Дело в том, что дяде Герману НИКОГДА В ЖИЗНИ не снились сны. Во всяком случае, прежде он о них не говорил.
       - Что же ты видел, пампушечка? - Тетя Нинель иногда называла своего мужа пампушечкой, хотя правильнее было бы называть его “скелетошечкой”.
       Вот и теперь, переделав про себя “пампушечку” в “скелетошечку”, Таня тихонько засмеялась и тотчас испуганно оглянулась. Нет, никто не заметил, все пораженно глазели на сновидца дядю Германа.
       Дурнев тревожно покосился на окно.
       - Мне приснилась старуха, - сказал он полушепотом. - Жуткая старуха, которую прислали нам в картонной коробке. Старуха с красными глазами и отвратительной слюнявой челюстью. Она протянула руки... руки были у нее ОТДЕЛЬНО, не крепились к телу... схватила меня за шею костлявыми пальцами и потребовала...
       - Мамочки! Что? - пискнула Пипа, роняя изо рта кусочек осетрины, упавший точно на нос таксе.
       - Она сказала: “Отдай мне то, что она прячет!”
       - Отдай что?
       - Я откуда знаю что? Я даже не знаю, кто такая “она”! - огрызнулся дядя Герман. Он хотел добавить что-то еще, но внезапно Пипа оглушительно взвизгнула:
       - Эй! Эта дура чуть не опрокинула стол! Я ошпарилась чаем!!!
       Оба старших Дурнева разом повернулись и уставились на Таню. Пипа продолжала отвратительно визжать, голося, что ее надо срочно в больницу и что она не чувствует ног. Таня сидела как в тумане, не понимая, что случилось и почему все на нее смотрят. А потом вдруг ощутила, что сжимает руками столешницу. Так вот почему визжит Пипа - она, Таня, зачем-то схватилась за стол и, резко дернув его, ошпарила ее чаем!
       Тетя Нинель яростно повернулась. Табуретка под ней - одна из новых, недавно купленных табуреток - оглушительно треснула.
       - Не разозли ты меня, я бы ее не сломала! А ну марш одеваться и в школу!! - закричала она на Таню.
       Девочка встала и, не понимая, отчего у нее так кружится голова, пошла в комнату. Она только что поняла, что все случилось в тот миг, когда дядя Герман упомянул о желтой старухе и ее словах: “Отдай мне то, что она прячет!”

* * *
       
       Оказавшись в школе, Таня вскоре поняла, что Пипа совершенно напрасно прогуляла контрольную. Напрасно потому, что контрольную отменили, а вместо нее устроили экскурсию в Оружейную палату, которая должна была быть в следующий четверг.
       После первого урока поднялась жуткая суета. На школьный двор въехал красный автобус с табличкой “ЭКСКУРСИОННЫЙ” и стал сигналить. Классная руководительница Ирина Владимировна суетливо размахивала руками - если бы это были не руки, а крылья, она непременно бы взлетела - и кричала:
       - Дети, вы слышите меня? Контрольная отменяется! Все, кто сдавал деньги, садятся в автобус! Остальные идут помогать уборщице мыть лестницу с первого этажа по пятый!
       Таня вздохнула, предчувствуя, что это относится к ней. Дурневы оплатили только экскурсию Пипы. Тане они никогда ничего не оплачивали - ни подарки на Новый год, ни театры, ничего. Даже за школьные завтраки или проездные билеты дядя Герман всегда сдавал деньги с величайшей неохотой, и то лишь потому, что, откажись он их сдавать, это сразу бросилось бы в глаза. Что касается карманных средств, то о них можно было и не заикаться. Единственными деньгами, которые Таня держала в руках за всю свою жизнь, была монетка в пять рублей, которую она нашла как-то зимой, вмерзшей в лужу. Она так растерялась, что не знала, как ее потратить. Монетка долго лежала у нее в кармане, а потом тетя Нинель нашла ее и заявила, что Таня украла ее у Пипы. Кстати, Пипе за каждую пятерку платили по пятьдесят рублей, а за четверку по сорок. Впрочем, чаще Пипа перебивалась тридцатниками.
       Пока ее одноклассники забирались в автобус, Таня продолжала растерянно стоять рядом, прикидывая, заставят ли ее возить по ступенькам тряпкой или можно будет хотя бы попроситься носить воду. Она уже повернулась, чтобы уйти, но Ирина Владимировна догнала ее и, озабоченно подпрыгивая на месте - она вообще вела себя точь-в-точь как курица, - закудахтала:
       - Гроттер! Татьяна! Почему ты не в автобусе? Тебе особое приглашение надо?
       - Мне не особенно хочется... Терпеть не могу эти музеи, - стараясь не смотреть на нее, сказала Таня.
       Ирина Владимировна еще раз подпрыгнула.
       - Неправда, Гроттер! Ты просто знаешь, что за тебя не платили! Но платили за Пенелопу. Все равно деньги пропадут. Марш в автобус и не заставляй меня нервничать!..
       Не веря в такую удачу, Таня поскорее забралась в автобус. Разумеется, Дурневы три года потом будут ее попрекать, что обваренная кипятком несчастненькая Пипа валялась чуть ли не в коме и не сходила по ее вине в Оружейную палату, ну да они и так бы отыскали, чем ее кольнуть. А пока можно сидеть в автобусе, смотреть в окно на проплывающие мимо дома и радоваться. А потом еще будет экскурсия и такая же долгая дорога назад в школу. Целых полдня счастья! А все, что будет потом, можно просто-напросто выбросить из головы, и все дела.
       Таня нашла себе неплохое местечко у окна, где рядом с ней сидел угрюмый молчун Генка Бульонов, от которого не стоило ждать никаких гадостей, и приникла лбом к стеклу. Тяжело покачнувшись, автобус выехал из школьного двора.
       Замелькали серые влажные дома. Заискрились вывески магазинов. Пестрой карточной колодой рассыпались слепящие яркостью деревья. Светофоры подмигивали. Грязные лужицы разлетались веселыми брызгами. Прохожие оглядывались на автобус, и Тане казалось, что каждый смотрит именно на нее и думает: “Везет же ей, вот она едет в Оружейную палату, а у меня всякие скучные дела!”
       Когда они проезжали по их району, пару раз мелькнули большие рекламные щиты. С плакатов смотрел розовый и веселый дядя Герман. “Самый добрый депутат - ваш депутат!” - гласила надпись под его фотографией.
       На плакате дядя Герман и вправду выглядел неплохо.
       Только одна Таня да еще, пожалуй, Пипа с тетей Нинелью знали, сколько часов провозился с дядей Германом фотограф и сколько ваты он велел ему подложить за щеки, чтобы дядя Герман чуть меньше был похож на вурдалака.
       Но теперь даже торчавшая повсюду физиономия “самого доброго депутата” не могла отравить Тане радость. Она ехала в музей! Впервые в жизни ей перепало что-то приятное! Вот уж точно на небе что-то перепутали, и рог изобилия, проливавшийся всегда на Пипу, пролился по ошибке на нее.
       - Ты... это... - раздался рядом чей-то хриплый голос. Таня удивленно повернулась. Похоже, это произнес Бульонов, а она совсем забыла о его существовании. Равно как и о том, что он вообще умеет разговаривать.
       - Чего тебе, Бульон?
       - Ничего... - буркнул Бульонов и вновь погрузился в молчание. Вид у него был такой довольный, будто он уже наобщался на десять дней вперед.
       - Ну а ничего, так и помалкивай! Разболтался тут! - фыркнула Таня и, мгновенно забыв о своем соседе, вновь занялась происходящим за окном.
       А там действительно творилось нечто интересное. За автобусом вдруг увязалась большая русская борзая и долго бежала рядом с ним. Девочку еще поразило, почему такая дорогая собака гуляет без хозяина. Странным было и то, что эта борзая мчалась не так, как обычные псы, которые с бестолковым лаем пытаются вцепиться зубами в колесо. Она мчалась осмысленно, все это время не отрывая от Тани настороженных глаз. Можно было даже подумать, что борзая чем-то обеспокоена и что-то пытается сообщить ей.
       Внезапно Генка Бульонов зевнул с таким кошмарным щелчком челюстей, что к ним обернулось пол-автобуса. Таня тоже на мгновение отвлеклась, а когда вновь взглянула в окно, то русская борзая уже исчезла. Там же, где автобус только что встал на светофоре, стояла худая рыжеволосая женщина с растрепанными рыжими волосами, шевелившимися так грозно, будто... нет, конечно же, это были не змеи. Худая женщина, казалось, без особого интереса покосилась на автобус и, повернувшись, ушла. Ее странный длинный плащ был забрызган грязью в тех же местах, что и шерсть мчавшейся по лужам борзой. Таня даже вскочила, но автобус уже проехал. Мгновенье - и в стекле снова мелькали лишь серые дома, телефонные будки и прозрачные павильоны автобусных остановок.
       Прошло несколько минут, прежде чем Таня окончательно выбросила эту историю из головы.
       Нет, определенно сегодня был особенный день, очень мало похожий на предыдущие три тысячи двести восемьдесят пять дней, минувшие с того вечера, когда на площадке многоэтажного дома по Рублевскому шоссе появился истертый футляр от контрабаса...
       Перед входом в Оружейную палату ребят построили парами. Пересчитывая всех, Ирина Владимировна едва не упала в обморок от ответственности. Толстопузый физрук Приходькин, отправленный вместе с экскурсией в качестве второго сопровождающего, вел себя куда как уравновешеннее: никого не считал и только уныло хлопал глазами. Похоже было, с большим удовольствием он подремал бы в автобусе.
       - Заходим в музей парами! Все экспонаты трогаем только глазами! Глазами, я сказала! Учтите, все находится под сигнализацией! Только попробуйте разбить витрину или прилепить жвачку к царскому трону! - грозно пискнула Ирина Владимировна.
       Генка Бульонов сразу оживился. Видно было, что идея, как использовать жвачку, привлекла его своей новизной.
       Когда пришла ее очередь сдавать куртку в гардероб, Таня, как всегда, ощутила неловкость. Под курткой у нее была кошмарная джинсовая рубашка с обтрепанным воротником, годившаяся разве что на то, чтобы в три часа ночи воровато вышвырнуть ее в мусорный бак. Хотя Дурневы были богатыми, они всегда одевали девочку очень плохо - в самое изношенное и грязное старье, которым торговала фирма дяди Германа. Обувь же тетя Нинель подбирала всегда такую, которая была Тане либо мала, либо велика до такой степени, что ей приходилось шаркать подошвами по полу, чтобы ступня не выскользнула.
       Неудивительно, что, видя потом Таню в этом тряпье, даже тетя Нинель, черствая и бестактная, как африканский носорог, порой испытывала нечто вроде угрызений совести и начинала говорить всем учителям подряд: “Да, согласна, мы одеваем ее неважно. Но она все равно все порвет! А что вы хотите от дочери вора и алкоголички? Мы с мужем совершили непростительную глупость, взяв ее, и несем теперь свой крест”.
       Одноклассницы, одетые куда как лучше, презрительно косились на Гроттер.